«Если бы спросили у Ирафа»...
...Помню, он сидел среди нас в помещении Союза писателей. И, глядя на него, мне вдруг показалось, что от присутствия этого человека в комнате стало светло. Я удивленно обвел взглядом всех, кто был рядом со мной: на них словно лежал отблеск света. Наверно, и я выглядел со стороны так же. В то же время казалось, что лица наши прикрыты легкой дымкой, возможно, потому, что мы старались держать в тени свое «я» рядом с этим человеком.
Всякий раз, когда я видел его, слушал его выступления, говорил с ним, — это ощущение не покидало меня.
Я говорю о Василии Ивановиче Абаеве.
Вспоминаю один из тихих октябрьских вечеров 1985 года тогда Василий Иванович с супругой был у нас в гостях. «Я давно хотел побывать в доме моего лучшего друга, светлой памяти Георгия, но мне это не удавалось сделать. Теперь я слишком стар, в гости ни к кому не хожу...» - так ответил он на мое приглашение, но по тону, каким он это сказал, я понял, что оно принято.
Моя мать и старшие сестры помнят Василия Ивановича с 1937 года (меня в то время еще не было) - тогда он несколько дней гостил у нас в Мостиздахе, собирая материал для научной работы. Мать часто вспоминает эти дни: «Ни свет ни заря он перебрасывал через плечо полотенце и шел к Урсдону. Потом они с вашим отцом подолгу сидели в комнате, что-то писали. Наш гость был высокий, худощавый молодой человек, очень скромный и воспитанный, в то же время веселый. Любил угощать детей конфетами...»
В тот вечер, о котором идет речь, у нас в гостях были также Ахсар Кодзати, Камал Ходов и Харум Токазов. Разговор зашел об искусстве и литературе. Василий Иванович по памяти читал стихи моего отца, выражал свое восхищение и удивление ими. Мы удивлялись не меньше: как он помнит столько стихотворений и отрывков из поэм? Но удивлению нашему не было конца, когда он начал читать «Песнь о Нарте Ацамазе»... Впрочем, трудно ли запомнить тексты на родном языке тому, кто помнит наизусть по-латыни Свидия (и не только его)?
Беседа, запись которой печатается ниже, состоялась в октябре 1986 года здесь, в г. Орджоникидзе, в квартире В. И. Абаева. Со мною вместе был писатель Сергей Хугаев.
Участники беседы в дальнейшем обозначаются инициалами В. А. (В. Абаев) и В. М. (В. Малиев).
В. М. Вы прожили большую славную жизнь. Изменились люди за это время, я имею в виду не одежду, конечно, не знания и внешнюю культуру, а нравственные категории, чисто человеческие качества?
В. А. Для сравнения лучше взять крайние точки: 20-е годы в Петрограде, где я в то время учился в университете, с одной стороны, и с другой последнее время. Одно интересно наблюдение: в Советском Союзе каждый второй имел лишний вес. В 20-е годы встретить человека с лишним весом было просто большой редкостью все были худощавые, подтянутые. Гражданская война только что закончилась, и даже не везде еще она закончилась, и поэтому была большая бедность, во всем. Но в тех людях кипела духовная жизнь.
Были яркие, живые искания во всех областях: в поэзии, в литературе вообще, в науке, философии. Одним словом, народ жил интересной духовной жизнью. Одним из выражений этой интенсивной духовной жизни были кружки, которые возникал стихийно: не сверху насаждались, а стихийно возникали. Местом сбора людей были попросту квартиры. Достаточно было двоим знакомым, интересующимся какой-то проблемой философской, литературной или любой другой, — пригласить несколько своих знакомых, и так набиралось человек 10-15. И вот они собирались, обсуждали эти вопросы. Я сам побывал во многих таких кружках и был поражен именно богатством и разнообразием идей, которые высказывались. Я бы даже сказал так: в бедные голодные двадцатые годы я встретил больше интересных людей и услышал больше оригинальных мыслей, чем за всю мою последующую жизнь. И если сравнить эту богатую духовную жизнь с большими нравственными запросами, большими нравственными требованиями, то общий вывод, пожалуй, будет такой, что снизился уровень духовной жизни, и это несмотря на то, что расцветает наука, образование, такая всеобщая образованность. Несмотря на это, каким-то образом духовная культура растет не вместе с внешними показателями, а почему-то снижается. Объяснить это я затрудняюсь. Может быть, это объясняется тем, что партия все время настойчиво подчеркивала, что она стремится обеспечить материальное благополучие людей. И люди так прониклись идеей, что именно это материальное довольство и есть самое главное, что они все свои силы, или большую часть своих сил, устремили в этом направлении. Может быть, я несправедлив в отношении политики партии в этой области, но мне кажется, что это сыграло роль. Все время подчеркивалось: материальное благосостояние повысить, повысить, повысить, ну, и оказалось, что вместе с материальным благосостоянием не возрастает духовное, если так можно выразиться, благосостояние.
В. М. С этим связаны и такие негативные проявления, как вещизм и бездуховность. Бывает, разговариваешь с человеком и с горечью чувствуешь, что его ничего не интересует. Он не знает, какие книги издают, какие проблемы волнуют мыслящих людей, что происходит в культурной жизни. Зато он старается завести знакомство с работниками магазинов, с зав. базами, зав. складами и т. д., чтобы легче было доставать дефицитные товары.
В. А. То, что называют вещизмом, раньше называлось просто мещанством. Теперь придумали такое слово «вещизм». И этот «изм» придает какую-то респектабельность, и если идти по такому словотворчеству, то взятки уже будут не взятки, а «взяткизм», хищения не хищения, а «хищизм», вранье не вранье, а «враньизм». Но незачем облекать такие совершенно непривлекательные явления в такое оформление. Это то, что и раньше было, и всегда было; мещанство всегда было. Правда, что касается взяток и хищений, они приняли теперь, кажется, особенно такой, я бы сказал, универсальный что ли, характер. Везде только и слышишь о негативных явлениях. Появились несуны какие-то, несут государственное имущество, растаскивают... Таких размеров негативные явления никогда не принимали. Это тоже, конечно, одно из проявлений того самого снижения духовного уровня и того самого лозунга о поднятии материального благосостояния... Во время французской революции был провозглашен такой лозунг: «Обогащайтесь!». Т. е. каждый пусть норовит, как умеет, обогащаться. Конечно, нельзя сказать, что это был социалистический лозунг. Это лозунг мещанский. И сейчас он открыто не провозглашается, но наблюдается такая атмосфера, как будто действительно сверху дано указание: «Обогащайтесь!». Но такого указания никто не давал. Партия, конечно, стремилась поднять благосостояние, но не в ущерб духовной жизни. Так что тут какой-то дефект, произошло какое-то искажение, подмена истинных ценностей ложными... Я не берусь, в общем, объяснить это, но сам факт бесспорный. Я еще раз повторяю, если взять две крайние точки - двадцатые годы, с одной стороны, и современный момент - с другой, резко бросается в глаза снижение интересов духовных.
В. М. Сохраняет ли наш народ свое неповторимое, национальное лицо?
В. А. Общий вопрос культурного развития во всем мире, не только у нас, но во всем мире, ведет вообще к известной нивелировке национальных особенностей, национальной культуры. Это наблюдается везде. И не случайно так называемая поп-культура, родиной которой, по-видимому, надо считать США, повсюду сейчас свирепствует она и во Франции, она и в Англии, и в Италии, и везде. Определенная нивелировка национальных особенностей, в частности, в области культуры, в области духовной культуры, происходит везде. И поэтому не надо удивляться и расстраиваться, что и у нас такое явление будет наблюдаться. Но оно не должно, по-моему, привести к полному исчезновению национального лица, что-то должно оставаться. Очень важным фактором здесь является, конечно, язык. И, мне кажется, сейчас, на данном этапе сохранение языка именно как важнейшего элемента национальной культуры приобретает особенно большое значение. Пока народ говорит на своем родном языке, он - народ, он - индивидуальность. А если он потеряет эту индивидуальность, он нивелируется, совершенно исчезнет. Если у дерева подрубить корни, оно рухнет. Для национальной культуры корнями можно считать именно язык, литературу, и если подрубить эти корни, особенно корни языка, то, конечно, нависает угроза над всей национальной культурой. И надо охранять язык, начиная с семьи. Сейчас ключи к сохранению нашего языка это осетинская семья, дом. Если там будет господствовать родной язык, остальное не страшно. А если в семье подорвутся позиции родного языка, это уже страшное дело. Когда я слышу, как осетинская молодежь говорит по-осетински с явным русским акцентом, это вызывает у меня удивление. Я целиком стою за двуязычие. Двуязычие не что-нибудь нам навязанное, это наша внутренняя необходимость и потребность. Но двуязычие не должно приводить к какому-то смешению, к образованию какого-то смешанного русско-осетинского сленга... Каждый осетин должен быть двуязычным. И в этом нет ничего сложного, трудного, если двуязычие усваивается с детства. Взрослому уже трудно, а в детском возрасте очень легко усвоить и два, и три языка. Я вот учился в Тифлисской классической гимназии. В моем классе учились грузины, армяне, азербайджанцы, осетины, были даже один латыш и один поляк. И мы все были двуязычными, все, без исключения, свободно говорили каждый на своем родном языке и свободно говорили по-русски. Почему? Потому что дома мы слышали только родную речь, а вне школы преобладал, конечно, русский язык. И оба языка как-то свободно и легко входили в нашу речевую практику. Я не помню, чтобы это нам, нашим педагогам или родителям стоило каких-либо усилий. Ничего подобного. Это получалось само собой, именно потому, что в семье мы слышали только родную речь... Судьба нашей культуры в большой степени зависит от судьбы языка. А для судьбы языка очень важное значение имеет, чтобы позиции родного языка сохранялись прежде всего в семье.
В. М. В одном интервью Гарсиа Маркес сказал, что Библия ничего не страшится, не стыдится. В Ветхом завете все возможно. Творец Библии, — говорил он, — затеял создать целый мир, получше чем тот, который, он полагал, был создан богом. Можно ли такое сказать и о Нартском эпосе? Ведь здесь тоже все возможно... И не только сказители сами пытаются превзойти божий образец, но их герои-нарты открыто воюют с богами. Мне кажется, что нарты потому и воюют с богами, что их не удовлетворяет устройство сего мира. И в связи с этим такой вопрос: писатель должен идти в своей работе на то, чтобы улучшать мир в своих творениях, или показать его таким, какой он есть? Ваше мнение по этому вопросу.
В. А. Я с конца начну. Должен ли писатель стремиться к тому, чтобы улучшать жизнь, мир? Я считаю, что это первейшая обязанность. Но улучшать жизнь не обязательно, рисуя какой- то особый, небывалый мир. Можно нести эту же идею совершенствования в очень простых произведениях. Вот рассказы Чехова, в общем-то, очень простые и, казалось бы, обыденные, - ничего героического там нет. Но они ведь как-то способствуют внутреннему очищению, облагораживанию. Я думаю, задача писателя была лучше всего сформулирована Пушкиным, когда он призывал пробуждать добрые чувства и славить свободу. Делать это писатель может самыми разными способами, не обязательно создавая какие-то фантастические произведения, фантастический мир... Мир нартов нельзя идеализировать, они несли те отрицательные черты, которые существовали в самой жизни, самой истории. Одна из них это беспочвенная воинственность («Ӕнӕхӕрд бӕстӕ цыма никуал баззад» такой подход, хищнический). Но с другой стороны, у них есть чему поучиться, конечно. Они пренебрегали смертью, а тот, кто вечно дрожит за свою жизнь, ничего великого не создает. То мужество, те идеалы, о которых говорится в одном из сказаний о Батрадзе: воздержанность в еде, благородство по отношению к женщине, еще ряд определенных качеств имели, конечно, большое воспитательное значение для того периода жизни осетинского народа, когда эпос был основным воспитывающим фактором... Это идеалы, но не надо закрывать глаза и на отрицательные стороны, которые в этой жизни были.
В. М. То, что Нартский эпос для народа был огромным воспитывающим фактором, особенно ярко проявляется в гениальном, на мой взгляд, сказании «Сослан в стране мертвых». Возникает вопрос: «Почему Сослан, возвращаясь из страны мертвых, не взял ни золото, ни золотой лисий хвост, а из-за какого- то хлама погубил себя?» На этот вопрос устами главной героини своего романа «Дом Сурме» я отвечаю так: «Взяв золото или лисий хвост, Сослан все равно бы погиб, так же, как и от того, что взял никому не нужную облезлую шапку. Дело здесь не в ценности, не в выборе, а только в самой сути поступка, в совести. Золото, золотой лисий хвост и старая шапка одно и то же, и там Сырдон, и тут Сырдон. Все это разные превращения коварного Сырдона, преследующего своего старого врага Сослана. Если бы тот старый мудрец, который сочинил сказку, захотел показать только смерть Сослана, тогда бы нарт-богатырь взял сразу золото. Но мудрец хотел еще показать и его позор, заставив героя соблазниться самой никчемной и безобразной вещью из всех, что он встретил на дороге. А позор славного человека долго помнится в народе, и мудрец, заставляя помнить его, говорит всем нам, чтобы мы были сильны перед любыми соблазнами, в каком бы виде они не встречались».
В. А. Я этот эпизод с шапкой рассматриваю как один из эпизодов, подготовляющих гибель Сослана. Гибель Сослана – это целая цепь взаимосвязанных моментов, которые начинаются с его ссоры с Сырдоном. И, насколько я припоминаю, шапка просто одно из звеньев той цепи, которая приводит в конце концов к гибели Сослана. И мне кажется, придавать этому эпизоду какое-то самостоятельное значение и делать какие-то выводы философского порядка, видимо, не следует. В сказании о гибели Сослана определенное место было предназначено для этой шапки. Но я думаю, что без учета всего комплекса событий, которые привели к гибели, и без учета козней самого Сырдона, который настойчиво шаг за шагом ведет Сослана к гибели... Шапка ведь оказалась Сырдоном?
В. М. И золото тоже Сырдон был, и лисий хвост...
В. А. Об этом я не подумал.
В. М. Что вы думаете о литературе, которая явно стремится показать какую-то определенную идею?
В. А. Литература, которая прямо ставит целью провести идею, называется тенденциозной. А тенденциозность – это плохое качество, а не хорошее. Писатель должен облагораживать, учить людей добру не путем прямых наставлений. Это должно вытекать из его собственного мироощущения. Если он ставит себе прямую цель провести какую-то идею, из этого ничего хорошего не получится. Я был всегда врагом такой литературы, против всякой тенденции. Если писатель сам духовно богат, духовно благороден, то это без всякой нарочитости невольно передается читателю; он «заразит» читателя не сочетанием определенных слов, а своей личностью, которая будет проглядывать. Когда я читаю какое-либо произведение, то передо мной возникает образ данного писателя, его нравственное лицо. Одно из любимейших моих произведений - «Алые паруса» Грина. Это фантазия, но я почувствовал, что за этим стоит благородный человек, и это меня увлекало, этот романтический взлет... Рассказ Герберта Уэллса, который когда-то на меня сильное впечатление произвел, называется «Зеленая калитка», кажется. Содержание сводится к тому, что некий деловой человек шел по улице и обратил внимание на зеленую калитку, которую раньше не замечал. Он решил заглянуть, и вот, когда он вошел, перед ним открылся волшебный прекрасный мир красивые и благородные люди, удивительная природа. Все это было не таким, как за пределами калитки, а каким-то особенным, волшебным. И он был в полном восторге. И хотел даже там остаться, сблизиться с людьми удивительного мира, который был скрыт за зеленой калиткой. Но тут он вспомнил, что ему надо идти по каким-то делам, и ушел, но с твердым намерением возвращаться и заглядывать за эту зеленую калитку. И, представьте себе, он до самой смерти не смог вернуться, потому что у него были какие-то деловые встречи, заседания, семейные дела. И каждый раз он, вспоминая, думал: вот пойду, обязательно пойду, но так и не смог. Вот такой фантастический рассказ.
В. М. Нечто подобное все мы испытали на себе.
В. А. Да. Поразительно, что люди не видят этой зеленой калитки. Этот рассказ поразил меня, я почувствовал, что и за этим вроде пустяковым полуфантастическим рассказом стоит благородная личность автора. Вот как должен автор действовать, а не каким-то нравоучением, какой-то целенаправленной системой выражений, образов и т. д. Такая литература, открыто тенденциозная, мне никогда не нравилась. Вы помните рассказ «Дары волхвов» О. Генри? Я не буду пересказывать, тоже, какое благородство автора проглядывает в этом рассказе, сколько в нем знания того, что нужно. Вот это важнее... Она лишилась своих волос, он лишился своих часов, но зато они почувствовали себя счастливыми. Здесь нет грубой тенденциозности, просто рассказан как будто бы случай из жизни.
В. М. Василий Иванович, Вы несколько лет тому назад были в гостях у писателей, просили, чтобы рассказали Вам о состоянии современной осетинской литературы.
В. А. Совершенно верно.
В. М. Мне кажется, что тенденциозность, о которой мы говорили, была большим врагом и нашей литературы, реальным врагом. Многие годы она делала свое. Нас тоже учили этому. Мы должны были свои авторские позиции выставлять открыто, защищать какую-то заданную идею. Нам не разрешалось говорить о том, что плохо. Изымали стихотворения из книг некоторых авторов, обвиняя их в том, что они чернят нашу действительность. На мою повесть издательских рецензий было написано 4. Кроме покойного Дзесова, все рецензенты меня обвинили в том, что в моей повести искажается советская действительность. В повести был выведен прокурор районного масштаба отрицательным персонажем. Мои рецензенты защитили его, реабилитировали, не дали о нем ничего плохого сказать. Но прошло время, и открылись куда больших масштабов преступления. Я говорю об атмосфере. Если бы на осетинском языке была написана повесть Айтматова «Белый пароход» или повесть Н. Думбадзе «Белые флаги», они бы не увидели свет. Наши горе-критики и рецензенты разве могли допустить, что в советской действительности ребенок мог покончить жизнь самоубийством?
В. А. Я вспоминаю тот разговор в Союзе писателей. Тогда, если помните, я говорил, что раньше, когда у меня было нормальное зрение, я читал подряд все, я не пропускал ни одной строчки. И когда я просил вас дать мне представление о современной осетинской литературе, то это объяснялось именно тем, что я сам уже не могу за всем этим следить, и мне хотелось от вас узнать - ну, конечно, не в форме пересказа каких-то отдельных произведений, меня интересовала общая атмосфера, которая царит. И в то время, когда наша беседа состоялась, времена были все-таки, как мне кажется, более жесткими. Или дух перемен вообще сюда не дошел?
В. М. Нельзя сказать, что стопроцентно дошел.
В. А. Ведь в центре, вы замечаете, очень смелые вещи... Вы не были на съезде писателей?
В. М. Я не был, но все материалы читал.
В. А. Очень смелые выступления.
В. М. Продолжаются такие выступления.
В. А. Или статья Евтушенко «Личное мнение» — о том, что не надо обязательно ждать указания сверху. Каждый человек имеет право высказывать свое личное мнение. Все это раньше было бы невозможно... Волна оттепели дойдет сюда, она должна дойти, потому что нельзя же допускать, чтобы Советский Союз делился на разные зоны, и в одной зоне продолжал царить застой, а в другой - гласность, демократия. Вы, писатели, должны за это бороться, потому что само по себе это не придет. Где нужно, там даже обратиться в центр, указывая на определенные негативные явления, на зажим, на подавление свободной мысли. Мне кажется, вы должны быть более смелыми, более активными. Я думаю, что новая волна - волна гласности, демократии должна достичь Осетии... Осетия не может остаться островком, в котором продолжают царить жесткие нравы.
В. М. Раз уж мы заговорили о той новой волне, которая сейчас идет, что Вы можете сказать о перестройке, о новом мышлении?
В. А. Я говорю о литературном процессе, потому что, когда говорят о перестройке, чаще всего имеют в виду нашу промышленность, сельское хозяйство, способы управления и прочее. А я имею в виду то, что интересно охарактеризовал председатель Союза писателей Китая. Раскрепощение духа. Вот что нам нужно. Нам нужно именно раскрепощение духа. И надо всеми доступными средствами, конечно, легальными, добиваться этого. Бороться. Не давать себя запугать, если какой-то издательский работник вдруг обвинит вас в какой-то тенденции, антипартийной и т. д. Не надо этого бояться. Надо быть смелее. Здесь сложилась обстановка в связи с известными событиями того времени, и это создает такую неприятную специфику. Но и в этих условиях надо быть смелее.
В. М. Какие писатели и какие произведения оказали наибольшее влияние на Ваше духовное развитие?
В. А. На этот вопрос частично я ответил. Я уже говорил «Алые паруса», «Зеленая калитка», «Дары волхвов». Из классиков на меня очень сильное впечатление произвел «Идиот» Достоевского; именно образ главного героя. В русской словесности дважды удалось создать образ положительного героя: первый раз его создал народ в лице Ильи Муромца, богатыря, а второй раз Достоевский в лице князя Мышкина. Их сила — в стойкости добра. Они, в общем-то, слишком даже добры, иногда из-за этого уступают свои позиции. Но, несмотря на это, они нас учат стойкости добра. В зарубежной литературе этим двум русским героям соответствует Дон-Кихот... Он, в общем-то, слаб, какой он боец? Но его порыв, его смелость в борьбе за правду, за справедливость - они заражают. Сервантес мог бы назвать свой роман «Идиот» в том же смысле, что и Достоевский, потому что князь Мышкин и Дон-Кихот родственные натуры. Вот такие герои, такие образы на меня производят всегда сильное впечатление. Ну а вообще я поклонник русской классической литературы, французскую классику люблю. Трудно мне выбрать какие-то отдельные произведения.
В. М. Позволяете ли Вы заглядывать в Вашу творческую лабораторию? Как приходит идея, как Вы работаете, скажем, над какой-то статьей?
В. А. Такой вопрос мне уже задавал в Москве представитель телевидения Цориев.
В числе его вопросов был вот такой: «Как Вы работаете, в чем видите смысл вашей работы? Я позволю себе повторить тот ответ, который я дал... Я ответил ему так: «Если быстро текущую реку, скажем, Ираф, спросить, как она течет, в чем ее смысл и т. д., то она, эта река, вероятно, затруднится сразу ответить, и во всяком случае, ей придется сперва остановиться и подумать. Но если она остановится, то перестанет быть рекой, она станет уже стоячей водой, а стоячая вода - это совсем другое дело. Вот так и мне надо остановиться, но если я остановлюсь, я уже перестану быть самим собой. Рассуждать о том, как ты работаешь – это значит уже остановиться и начинать покрываться плесенью.
В. М. Но здесь больше имелась в виду техническая сторона.
B. A. Особой техники у меня нет. Не могу сказать, что строго придерживаюсь какого-то регламента. Работаю по вдохновению. Когда внутри что-то бродит, какие-то мысли и т. д., то, как сказал Пушкин, сразу «рука к перу, к бумаге», вот так само собой как-то получается. Я не ставлю себе целью - не пропускать ни одного дня без написанной строки. Никаких таких принципов у меня нет. Работаю по вдохновению, так, как подскажет данный момент. Когда рука тянется сама, вот тогда я пишу. Никогда не заставляю себя писать насильно.
В. М. Большое спасибо за интересную беседу.
В. А. Ваши вопросы касаются актуальных и острых проблем данного момента нашей жизни, нашей истории, нашей судьбы. Все это делает такие вопросы непростыми...
См.: Литературная Осетия, 1988 №71
